Пагубность Парламентского правления.

(с. 47-52) …Не будетъ, однако, далекимъ отъ истины утвержденіе, что основныя мысли „Московскаго Сборника“ К. П. Побѣдоносцева (1896 г.), были тождественны съ исходными взглядами Царя.

Теперь, черезъ сорокъ лѣтъ, своеобразно злободневными кажутся многія положенія этой примѣчательной книги. Необходимо, хотя бы вкратцѣ, на нихъ остановиться, чтобы понять многое въ царствованіи Императора Николая II.

Многіе говорили и тогда: Россія не созрѣла для демократіи, Россія не созрѣла для соціализма, Россія не созрѣла для той или другой изъ реформъ, диктуемыхъ современнымъ пониманіемъ прогресса. Но тѣ, кто стояли во главѣ Россійской Имперіи въ 1894 г., вовсе не считали, что политическія формы, воспреобладавшія на западѣ, были шагомъ впередъ, свидѣтельствомъ большей зрѣлости. Они относились къ нимъ критически по существу. Парламентское правленіе — „великая ложь нашего времени“, писалъ К.П. Побѣдоносцевъ. „Исторія свидѣтельствуетъ, что самыя существенныя, плодотворныя для народа и прочныя мѣры и преобразованія исходили отъ центральной воли государственныхъ людей, или отъ меньшинства, просвѣтленнаго высокой идеей и глубокимъ знаніемъ; напротивъ того, съ расширеніемъ выборнаго начала происходило приниженіе государственной мысли и вульгаризація мнѣнія въ массѣ избирателей“. (стр. 27). Въ парламентарныхъ государствахъ царитъ фактическая безотвѣтственность и законодательной, и исполнительной власти. „Ошибки, злоупотребленiя, произвольныя дѣйствія — ежедневное явленіе въ министерскомъ управленіи, а часто ли мы слышимъ о серьезной ответственности министра? Развѣ можетъ быть разъ въ пятьдесятъ лѣтъ приходится слышать, что надъ министромъ судъ, и всего чаще результатъ суда выходитъ ничтожный сравнительно съ шумомъ торжественнаго производства“.

Зло парламентскаго правленія К.П. Побѣдоносцевъ видитъ въ томъ, что на выборахъ получается не отборъ лучшихъ, а только „наиболѣе честолюбивыхъ и нахальныхъ“. Особенно опасна избирательная борьба въ государствахъ многоплеменныхъ: „Монархія неограниченная успѣвала устранять или примирять всѣ подобные требованія и порывы — и не одною только силой, а уравненіемъ правъ и отношеній подъ одной властью. Но демократія не можетъ съ ними справиться, а инстинкты націонализма служатъ для нея разъѣдающимъ элементомъ: каждое племя изъ своей мѣстности высылаетъ представителей — не государственной и народной идеи, но представителей племенныхъ инстинктовъ, племенного раздраженія, племенной ненависти и къ господствующему племени, и къ другимъ племенамъ, и къ связующему всѣ части государства учрежденію“ (стр. 47).

Въ видѣ примѣра приводится австрійскій парламентъ. „Вмѣсто неограниченной власти монарха мы получаемъ неограниченную власть парламента, съ тою разницей, что въ лицѣ монарха можно представить себѣ единство разумной воли; а въ парламентѣ нѣтъ его, ибо здѣсь все зависитъ отъ случайности, такъ какъ воля парламента определяется большинствомъ… Такое состояніе неотразимо ведетъ къ анархіи, отъ которой общество спасается одною лишь диктатурою, т.е. возстановленіемъ единой воли и единой власти въ правленіи“. (стр. 48, 49). „Тамъ, гдѣ парламентская машина издавна дѣйствуетъ, — ослабѣваетъ вѣра въ нее; еще славитъ ее либеральная интеллигенція, но народъ стонетъ подъ игомъ этой машины и распознаетъ скрытую въ ней ложь. Едва ли дождемся мы — но дѣти наши и внуки несомнѣнно дождутся сверженiя этого идола, которому современный разумъ продолжаетъ еще въ самообольщеніи поклоняться“. (47).

Еще болѣе рѣзкой и ѣдкой критикѣ К. П. Побѣдоносцевъ подвергаетъ періодическую печать: „Кто же эти представители страшной власти, именующей себя общественнымъ мнѣніемъ? Кто далъ имъ право и полномочіе — во имя цѣлаго общества — править, ниспровергать существующія учрежденія, выставлять новые идеалы нравственнаго и положительнаго закона? „Любой уличный проходимецъ, любой болтунъ изъ непризнанныхъ геніевъ, любой искатель гешефта можетъ, имѣя свои или доставъ для наживы и спекуляціи чужія деньги, основать газету, хотя бы большую. Ежедневный опытъ показываетъ, что тотъ же рынокъ привлекаетъ за деньги какіе угодно таланты, если они есть на рынкѣ — и таланты пишутъ что угодно редактору. Опытъ показываетъ, что самые ничтожные люди, — какой нибудь бывшій ростовщикъ, жидъ факторъ, газетный разносчикъ, участникъ банды червонныхъ валетовъ, могутъ основать газету, привлечь талантливыхъ сотрудниковъ, и пустить свое изданіе на рынокъ въ качествѣ органа общественнаго мнѣнія“… И опять таки, какъ въ парламентѣ, такъ и въ печати царитъ та же безотвѣтственность: „мало ли было легкомысленныхъ и безсовѣстныхъ журналистовъ, по милости коихъ подготовлялись революціи, закипало раздраженіе до ненависти между сословіями и народами, переходившее въ опустошительную войну? Иной монархъ за дѣйствія этого рода потерялъ бы престолъ свой; министръ подвергся бы позору, уголовному преслѣдованію и суду; но журналистъ выходитъ сухъ изъ воды, изо всей заведенной имъ смуты, изо всякаго погрома и общественнаго бѣдствія, коего былъ причиной; выходитъ съ торжествомъ улыбаясь и бодро принимаясь снова за свою разрушительную работу“.

Понятіе прогресса, требованiе неустанныхъ преобразованій вызываетъ слѣдующую отповѣдь: „Есть въ человѣчествѣ сила, земляная сила инерціи, имѣющая великое значеніе. Ею, какъ судно балластомъ, держится человѣчество въ судьбахъ своей исторіи, — и сила эта столь необходима, что безъ нея поступательное движеніе впередъ становится немыслимымъ. Сила эта, которую близорукіе мыслители новой школы безразлично смѣшиваютъ съ невѣжествомъ и глупостью, — безусловна необходима для благосостоянія общества. Разрушить ее  — значило бы лишить общество той устойчивости, безъ которой негдѣ найти и точку опоры для дальнѣйшаго движенія. Въ пренебреженіи или забвеніи этой силы — вотъ въ чемъ главный порокъ новѣйшаго прогресса“. (стр 72). „Общая и господствующая болѣзнъ у всѣхъ такъ называемыхъ государственныхъ людей — честолюбіе или желаніе прославиться. Жизнь течетъ въ наше время съ непомѣрной быстротой, государственные дѣятели часто мѣняются, и потому каждый, покуда у мѣста, горитъ нетерпѣніемъ прославиться поскорѣе, пока еще есть время и пока въ рукахъ кормило. И всякому хочется передѣлать все свое дѣло заново, поставить его на новомъ основаніи… Нравится именно высшій пріемъ творчества — творить изъ ничего, и возбужденное воображеніе подсказываетъ на всѣ возраженія извѣстные отвѣты: „учрежденіе само поддержитъ себя, учрежденіе создастъ людей, люди явятся“ и т. п. (стр. 117).

„Слово преобразованiе такъ часто повторяется въ наше время, что его уже привыкли смѣшивать со словомъ улучшенiе… Кредитомъ пользуется съ перваго слова тотъ, кто выставляетъ себя представителемъ новыхъ началъ, поборникомъ преобразованій, и ходитъ съ чертежами въ рукахъ для возведенія новыхъ зданій. Поприще государственной дѣятельности наполняется все архитекторами, и всякій, кто хочетъ быть работникомъ, или хозяиномъ, или жильцомъ — долженъ выставить себя архитекторомъ“… Мудрено ли, что лучшіе дѣятели отходятъ, или, что еще хуже, и что слишкомъ часто случается, — не покидая мѣста, становятся равнодушными къ дѣлу и стерегутъ только видъ его и форму, ради своего прибытка и благосостоянія… Вотъ каковы бываютъ плоды преобразовательной горячки, когда она свыше мѣры длится… (стр. 121). „Не расширяй судьбы своей! — было вѣщаніе древняго оракула: — не стремись брать на себя больше, чѣмъ на тебя положено“. Какое мудрое слово! Вся мудрость жизни — въ сосредоточеніи силы и мысли, все зло — въ ея разсѣяніи“ (стр. 123). Эти слова, отчасти отражающія критическое отношеніе К. П. Побѣдоносцева къ эпохѣ Александра II, должны были служить въ то же время предостереженіемъ современнымъ ему государственнымъ людямъ.

„Московскій Сборникъ“ касается также вопроса о народномъ образованіи; дѣло не такъ просто, говорится въ немъ, не всякое механическое накопленіе знаній можно считать благомъ. „Нѣтъ спора, что ученье свѣтъ, а неученье тьма, но въ примѣненіи этого правила необходимо знать мѣру и руководствоваться здравымъ смысломъ… Сколько надѣлало вреда смѣшеніе понятія о знанiи съ понятіемъ объ умѣнiи. Увлекшись мечтательной задачей всеобщаго просвѣщенія, мы назвали просвѣщеніемъ извѣстную сумму знаній… Мы забыли или не хотѣли сознать, что масса дѣтей, которыхъ мы просвѣщаемъ, должна жить насущнымъ хлѣбомъ, для пріобрѣтенія коего требуется не сумма голыхъ знаній, а умѣніе дѣлать извѣстное дѣло“… „Понятіе о народной школѣ есть истинное понятіе, но къ несчастью его перемудрили повсюду новой школой. По народному понятію, школа учитъ читать, писать и считать; но въ нераздѣльной связи съ этимъ учитъ знать Бога и любить Его и бояться, любить Отечество, почитать родителей“ (стр. 70).

Въ болѣе заостренной формѣ другой русскій мыслитель писалъ о томъ же: „Настроить школъ и посадить въ нихъ учителями озлобленныхъ невѣждъ — значитъ дать камень вмѣсто хлѣба».